В современной России стали актуальны дискуссии на тему «этики православного предпринимательства». Все три слова, не говоря об их сочетании, — из глубокого советского понятийного подполья. Частное предпринимательство всего лишь чуть более 20 лет перестало считаться уголовным преступлением. Тогда же была остановлена государственная дискриминация религиозности. Этике повезло чуть больше, она заслуживала даже научной специализации, правда, зажатой с одной стороны принципом партийности, с другой — атеизмом.
Сегодня статус словосочетания пусть и иной, но отнюдь не беспроблемный. Предпринимательство как способ творческой организационно-хозяйственной деятельности в общественном мнении не стало заслуживающим надлежащего доверия и почтения. Хотя объем разного рода предпринимательских доходов превышает доходы населения в форме зарплаты, распределение его внутри класса собственников, которые по большей части выполняют и функции управляющих, явно патологично. Оно в пользу очень узкого круга, не превышающего нескольких тысяч семей. Учтем основной в постсоветскую эпоху источник этих доходов — приватизация, несправедливая, нечестная и часто незаконная, а затем присвоение природной и статусной рент. Добавим масштаб оттока капитала из страны, накопленный и текущий. И получим ясную картину фокусов озабоченности предпринимательского класса. Стоит ли в этом контексте удивляться, что 9 из 10 наших граждан не считают крупные состояния достойно нажитыми?
Этика как наука стала свободной в своих изысканиях, а в нравственном пространстве восторжествовал релятивизм как доминанта, оправдывающая свободу самовыражения вне зависимости от контента. Страна устала от коммунистического морализирования и лицемерия, но уже утомляется и от разгула эгоизма, алчности, бесчестия и бессовестности. И в бизнесе, де-факто сбившем свои «гильдии» в основном по размеру, источникам богатства и отраслям, начинает пробуждаться тяга к избавлению от низкосортных моральных обременений.
Православие переживает период стремительного восстановления утраченных после 1917 года кадрового потенциала, инфраструктуры, правового статуса и влияния, заполняя духовный вакуум и вступив в обостряющиеся мировоззренческие дебаты за пределами вероисповедальных практик.
В любом случае все три слова находились в эпицентре революции представлений, их динамика отразила эволюцию ценностей постсоветского общества, и сегодня остающихся скорее плохо скоординированным конгломератом, чем системой. Этот диагноз афористичен: «…входя в состав населения, не входил в состав народа». Строго говоря, из этого духовного нестроения, «разрухи в головах» следуют едва ли не все беды нынешней России. А неясности и предубеждения в понимании православной деловой этики во многом происходят также от размытости в осознании генеалогии собственно «предпринимательского духа». В этой сфере «борьбы идей» укоренились свои мифы, давно отвергнутые наукой.
Памяти Макса Вебера
Наиболее популярной и у нас в стране, и в западном мире является «протестантская версия» происхождения «предпринимательского духа», принадлежащая Максу Веберу. Выводы его исследований по проблеме зарождения этого особого вида хозяйственного менталитета можно свести к следующим тезисам.
Во-первых, истоком становления индустриального капитализма как фазы эволюции европейского общества послужило появление иначе ориентированных, чем это было принято в Средневековье, и живущих сейчас людей, заложивших новую, протестантскую, не без материального аскетизма, духовную традицию.
Во-вторых, предпринимателю, взращенному этой традицией, «чужда показная роскошь и расточительство… упоение властью… Его образу жизни… свойственна… аскетическая направленность… Предпринимателю такого типа богатство «ничего не дает», разве что ощущение хорошо «исполненного долга в рамках своего призвания». Тем самым европейский капитализм противопоставляется многочисленным иным «капитализмам» — авантюристическому, ростовщическому, — опирающимся на «абсолютную беззастенчивость и своекорыстие в деле добывания денег».
В-третьих, если вначале мировоззрение, поощряющее служение делу вообще и делу честного и творческого добывания денег в частности, санкционировалось религиозно (путь к спасению), то с утверждением его господства религиозные санкции потеряли свой смысл, поскольку сам хозяйственный капиталистический строй, «в который каждый отдельный человек ввергнут с момента своего рождения… воспитывает и создает необходимых ему хозяйственных субъектов — предпринимателей и рабочих — посредством экономического отбора».
В-четвертых, помимо идеи христианской аскезы в утверждении «предпринимательского духа» (как стремления к постоянной, то есть реинвестируемой, прибыли, добываемой через рациональное основание и ведение предприятия) свою роль сыграл комплекс институциональных сдвигов. Это в первую очередь образование значительной массы юридически свободных лиц; утверждение рационалистической парадигмы мышления, ориентирующей на непрерывный прогресс знаний и инструментария производства; развитие иерархически организованных и постоянно действующих предприятий, деперсонализация экономической деятельности (прогрессирующее отделение рабочего места от дома); развитие законодательства; урбанизация.
Таким образом, по мысли М. Вебера, современный «дух предпринимательства», давший энергию исключительному и опережающему иные культуры расцвету европейского капитализма, порожден протестантского типа культурой на фоне специфического стечения институциональных событий. Освобождение от чрезмерного социального контроля благодаря реформации в лоне того или иного протестантского, по сути, движения (квакеры, пуритане, старообрядцы, пиетисты и др.) не могло не способствовать соответствующему отбору и воспитанию в ее сторонниках более стойких личных качеств, большей личной ответственности.
«Протестантская версия» предпринимательства сыграла большую роль в эволюции социально-экономической теории и общественного мнения в Европе и Новом Свете. Но с учетом современных представлений, обогащенных сравнительным изучением хозяйственной истории различных регионов, потребность в более широком видении проблемы очевидна.
Взаимосвязь капитализма, социализма и предпринимательства
В науке и общественном мнении существует традиция отождествления «капиталиста» и «предпринимателя». Вебер, между прочим, обратив внимание на иные виды «капитализмов», нежели рациональный (ростовщический, империалистический и др.), сделал попытку уточнения этих понятий в том смысле, что возможны различные мотивационные пружины «в деле добывания денег», а собственно «идеальный тип предпринимателя» появляется в эпоху Реформации и промышленной революции.
Но понимание предпринимательства как творческого, инновационного типа организаторского поведения дает иные оценки его «жизненного цикла». Главное состоит в том, что историческая судьба предпринимательства, равно как рынка и конкуренции, по временному интервалу превосходит эпоху индустриального капитализма. По сути, предпринимательская функция «впечатана» в механизмы протекания истории. Эпохи Античности, Возрождения или НТР порождали свои уникальные образцы предприимчивости, свои масштабы и объекты — и нюансы этики.
Возникновение предпринимательства капиталистического типа было органически связано с экспроприацией крестьянства, давшей массовое предложение свободной рабочей силы, с беспощадной «ломкой старины» — традиционного жизненного уклада широких масс общества. Протекал этот социальный переворот в обстановке глубочайшего людского ожесточения и религиозно-нравственного противостояния. Порожденный этой эпохой тип капиталистического предпринимателя, добившегося своего успеха ценой обнищания масс и подрыва традиционных институтов социальной интеграции, вполне закономерно дал мощнейший импульс антикапиталистическому движению. Логика развития того и другого, их противостояния сделала прицелом атаки вообще фигуру предпринимателя.
В большинстве культур существуют собственные механизмы формирования предпринимательской мотивации. Более того, наличие подобных мотиваций — непременная предпосылка экономического развития этносов. «Экономические чудеса», продемонстрированные странами с преимущественно конфуцианским, буддийским или мусульманским миросозерцанием, были бы немыслимы вне мощного развертывания предпринимательской инициативы в специфически национальных формах.
Так называемая «меркантильная склонность европейского духа» обнаружилась и в США, и в Японии, и в Турции, и на Тайване, словом, не только в местах, связанных с расселением европейцев, но и там, где доминирующее влияние оказывали внутренние факторы.
Культура, возникавшая в Европе, точнее, в ее центре и на западе и в ряде других регионов, и отличающаяся меркантилизмом, в качестве главного критерия оценки достижений, приоритетного образца поведения считает успех экономической деятельности, которому подчиняется все остальное. Но эта культура нетипична даже для всей Европы, где скандинавские, южноевропейские или восточноевропейские страны предпочитают иные приоритеты — гармонию социальных связей, родство и соседство, качество жизни, непрерывность традиций и т. д.
Соответственно, и в основе предприимчивости может быть не только экономический успех, но и служение идее, обществу и др. Поэтому предприимчивость может достичь высокой интенсивности в разных экономических культурах. Главное, что здесь следует подчеркнуть, — вектор эволюции экономических культур. Он определяется отнюдь не тем, что экономические успехи однозначно связаны с развитием предпринимательства на базе индивидуальных свобод, а скорее тем, что обеспечивает гармонизацию индивидуально-творческого и коллективистского начал.
Взлет и падение секулярных мотиваций
Без массовой организационно-хозяйственной инициативы, являвшейся по определению и по сути предпринимательством, был невозможен экономический подъем СССР и победа в Великой Отечественной войне и в последующем достижении военно-стратегического паритета. Реальная деятельность «красных директоров», многих наркомов, генеральных конструкторов по сути своей не отличалась от трудов создателей и руководителей компаний Boeing, BMW, Mitsui или Fiat. Социальный статус, общественное признание, формат получения доходов, свобода слова, передвижения или проживания, очевидно, разнились. Но разве это не было предпринимательством — и во имя, и вопреки?
Шельмование опыта создания крупных научно-производственных комплексов, раздробление многих из них под флагом приватизации, часто не только нечестной и несправедливой, но и незаконной, сыграло важнейшую роль в становлении противоречивого облика российского бизнеса образца 90-х годов. «Возрождение предпринимательства» в РФ в 90-е опиралось на свою причудливую смесь духовно-этических мотиваций: «Там было все: и то, и это, хватало тьмы, хватало света, палитра ночи, краски дня, тепло зимы и холод лета…», — как заметил А. Макаревич, по другому, правда, поводу. Но генеральная тенденция мотиваций к бизнесу была, увы, смещена в наиболее примитивные уровни: «побольше, погуще, послаще». Сказать, что это было поклонение золотому тельцу, — сделать комплимент. Многие новоявленные «коммерсы» понятия не имели о ценностях, мотивах и даже не подозревали, какому они на деле поклоняются идолу.
Эволюция предпринимательской культуры ХХ века в западном мире испытывала давление новых исторических обстоятельств. Среди них — стратегия достижения классового мира через «нормальсию». Именно так была названа политика по переключению возбужденной событиями Первой мировой, распадом нескольких империй и рядом социальных революций социальной энергии на потребительский сектор, на фондовый рынок, на приобретение домов и автомобилей в США в начале 20-х годов. Эта лихорадка закончилась крахом 1929 года в США, фашизацией Европы и последующей военно-экономической экспансией Германии, Италии и Японии с выходом на боевые фронты и экономические трансформации в ходе и после Второй мировой.
Этот опыт породил свою культуру бизнеса и осуществления мощных технологических прорывов, с сильными элементами срастания с интересами государственных структур, затеявших тотальное противоборство на фронтах уже холодной войны. Военно-мобилизационная и имперская глобальная направленность большой политики не могла не накладывать печать на характер деловой активности в ведущих странах. Соображения экологические и моральные в деловой экспансии того времени, когда «лес рубили, а щепки летели», были минимальны для мотивационного мейнстрима.
«Пределы роста», гонка вооружений заставили задуматься весь мир по обе стороны «железного занавеса» о смыслах геополитики и геоэкономики.
А в 70-е годы свои импульсы восстановлению статуса религиозных мотиваций в практике развития стран и корпоративной деятельности, массового малого бизнеса, общественном мнении придали Иран, Ватикан и Израиль. Вслед за стремительным ростом нефтеносных арабских стран и накоплением нефтедолларов стал оформляться специфический институт исламской экономики.
Духовные патологии (алчность, эгоизм, низкая социальная ответственность, бездумное потребительство, бездуховность, коррупция) признаны источником кризиса даже высшими инстанциями глобального менеджмента (G8, G20, ООН, Давос и др.), довольно рациональными в способе восприятия реальности. «Мы заставим тех, кому доверены деньги народа, работать при свете дня, а не под покровом ночи», — такая весьма несекулярная фраза произносится сегодня не каким-либо пастором, а президентом США. Нечто подобное произносят и другие лидеры стран и корпораций. В словах отражается новый тренд. И новая острота конфликта культовых основ предприимчивости повсеместно в мире: сакрализация vs десакрализация предпринимательской деятельности.
Суть кризиса
У современного кризиса есть как минимум три аспекта. Самый примитивный аспект, но и наиболее дебатируемый — это аспект финансовый. Второй аспект глобального кризиса афишируется гораздо меньше. Речь о технологическом перевороте. Несмотря на все финансовые трудности, и Соединенные Штаты, и Европа принимают новые и новые решения по форсированию перехода на новый технологический уклад. Алан Гринспен, говоря о проблемах грядущих десятилетий, подчеркивает стратегическую идею о том, что нужно существенно увеличить приток квалифицированной рабочей силы в США и провести реформу образования. Шестой технологический уклад представлен четырьмя принципиально новыми кластерами технологий, которые пропитают все имеющиеся отрасли промышленности и сферы услуг: нано-, био-, информационные и когнитивные технологии. Прогресс в этой сфере сулит невероятные изменения в образе жизни человечества, но и создает крайне высокие риски и вызовы. Если этот прогресс на общечеловеческом уровне не будет соотнесен с этическими кодексами, если интеллект не будет овеян совестью, то научно-технический триумф ознаменуется катастрофами, по сравнению с которыми меркнет даже ядерный потенциал гарантированного уничтожения.
Третий и самый важный аспект кризиса — это мировоззренческая парадигма происходящего и будущего. Если внимательно вчитаться в инаугурационную речь Барака Обамы, то нельзя не обнаружить в ней героическую стилистику, очень мощный миссионерский заряд. Сегодня, по Обаме, требуется героизм, сравнимый с героизмом маленькой кучки людей, которые с Авраамом Линкольном уже пережили почти полное поражение. Что могли они сделать против армии рабовладельцев? Когда «кровь на снегу и пятна красные флажков»? Обама с полным осознанием и явно вводит этот образ — «кровь на снегу» — и подчеркивает: каким бы ни был капитан наверху, народ всегда выживал. Все это симптоматично, поскольку без доминирования ценностей героизма, солидарности, труда в противовес сибаритству, культу досуга, эгоизма и безответственности не выжить.
Разве у нас сейчас такие акценты в духовно-нравственной атмосфере? Разве на это работает вся пропагандистская машина государства и медийной общественности? Каково настроение в обществе, создаваемое СМИ? Какую услугу они оказывают уставшему и подавленному хроническим стрессом обществу?
Нооэкономика
В развитых странах в последнее десятилетие утвердился новый стратегический концепт. Он предполагает форсированное применение ноофакторов социально-экономического развития как инструмента программирования социума. Р. Гринхилл, управляющий директор World Economic Forum, считает: «Системы XX века не способны управлять рисками XXI века… В частности, экономическое неравенство и сбои глобального управления определяют эволюцию многих других глобальных рисков и подавляют нашу способность реагировать на них. Взаимосвязанность и сложность проблем означает появление множества непредвиденных последствий, и традиционные механизмы реагирования на риски часто просто перекладывают риск на другие заинтересованные стороны или сегменты общества». Ноосфера — сфера взаимодействия общества и природы, в границах которой разумная человеческая деятельность становится определяющим фактором развития, согласно В.И. Вернадскому. Человечество в ходе своего развития превращается в новую мощную геологическую силу, своей мыслью и трудом преобразующую лик планеты.
Соответственно, в целях самосохранения должно будет взять на себя ответственность за развитие биосферы, превращающейся в ноосферу, а это потребует от него определенной социальной организации и новой, экологической и одновременно гуманистической этики.
У наступающей нооэкономики просматривается весьма определенное лицо. Во-первых, наиболее важным критерием развития социума становится эффективность организационной координации. Она призвана умерить эгоистические попытки национальных и корпоративных руководителей решить свои проблемы за счет других стран и структур, а также идентифицировать (территориально, национально, социально, религиозно и т. п.) распределенных индивидов для их позиционирования в отношении интересов социума.
Во-вторых, беспрецедентными темпами увеличивается вклад виртуальных факторов в развитие. Стоимость когнитивной, в том числе информационно-интеллектуальной, части составляет все большую долю стоимости товарных объектов как производственного, так и потребительского характера. Для устойчивости обществ им жизненно необходима увязка реальной и виртуальной составляющих нооэкономики.
В-третьих, постоянно возрастающий уровень рисков и угроз национального и планетарного масштаба требует глобальной координации на различных уровнях управления. Это подталкивает человечество к пониманию необходимости всеобщего приоритета ценностей социума (и ноосферы) перед приоритетами автаркических самоорганизованных групп (политиков, финансистов, различных кланов и т. п.).
В-четвертых, в системе электронных управленческих пространств эффективность предметной деятельности зависит от развития пространства образов, и туда все больше перемещается значимая самореализация индивида (как через электронный контент, так и на основе иных практик).
В-пятых, виртуальные сети, стремительно вовлекая в свои сервисы и глубины сотни миллионов индивидов, развязывают «революцию идентификаций». При всех издержках зависимости от сети складывается типаж «человека социумного», осознающего свою общность с обществом по разным критериям.
Главное же в этих исключительно напряженных взаимодействиях глобальных игроков, не сводимых к государствам, при всех их известных корыстных устремлениях, не просто внести текущие изменения для нейтрализации стратегических рисков, палитра которых весьма обширна, но интегрировать имеющиеся и будущие управленческие ресурсы для гармонизации природы, техносферы и социума. При этом реальностью является высокая степень деструктурированности современного общества. Излишняя плюралистичность (без морально-нравственных ограничений) сегодня приводит к образованию анклавов, работающих против процесса гармонического развития социо- и техноприродной среды.
И второй, не менее фундаментальной реальностью является сильнейшая конкуренция доктрин и сил, претендующих на лидерство в этой гармонизации. Борьба эта имеет глубочайшие духовно-религиозные основания.
Строго говоря, сегодня формируется вектор процессов развития всего «человейника». И этика при достигнутом уровне сложности и весе нематериальных факторов экономического и любого иного развития стала фундаментально значимым «активом». Так абсолютные ценности непредсказуемо для традиционного экономического разума обрели очевидную инструментальную ценность.
В отличие от благ материального характера когнитивно-гуманитарные сетевые блага с увеличением числа членов гиперсети начинают давать ее участнику больше, чем он вложил (денег или информации), за счет перехода информации в знание, а знания — в доверие, причастность и творческий прорыв.
Что делать?
Как видно, вызовы к диспозиции этики бизнеса в условиях, факторах и целях развития сегодня не только идеологически, теологически, но и сугубо технологически и управленчески иные и беспрецедентные. Постановка вопроса о социальной ответственности бизнеса лишь в формате факультативных пожеланий к качеству продукции и услуг, добросовестности собственно менеджмента — это уже зачерствевший постулат вчерашнего дня.
Вся мощь международных правовых механизмов сегодня направлена на гарантирование новой этики бизнеса. Мало сегодня обеспечить качество менеджмента и продукции. Мало сегодня даже обеспечить качество управления рисками и социальную ответственность перед обществом, природой, государством. Сегодня уже кажутся слабыми и международные стратегии борьбы с коррупцией. Все страны, пораженные этой патологией, отражающей низкоэтичный характер устройства социально-экономической системы, станут мишенями в этой борьбе с коррупцией. Более того, именно низкоэтичность — первопричина управленческой неэффективности — сейчас оформляется как концентрат факторов слабой конкурентоспособности.
Разумеется, в этих тенденциях легко проследить маккиавелистские стратегии отдельных глобальных игроков. Безусловно, эта новая этика может стать жестко элитаристской, в стиле оруэлловских фантазий. Но, не впадая в беспросветный пессимизм, нельзя не обнаружить квинтэссенцию в современной сложности и наметившихся технологических трансформациях. И она в том, какая этика будет определять вектор мирового развития.
По сути, речь идет об идеалах, к которым устремляется человеческое творчество. На заниженных мотиваторах «благосостояния», на приросте ВВП сегодня высшие творческие энергии не генерируются. Им благоприятствует социальная справедливость, по крайней мере для российского менталитета это важно и незаместимо. Но даже справедливость сегодня — условие необходимое, но недостаточное. Все сегодня гораздо серьезнее. Сегодня определяется сама способность нашего социума, силой мысли Вернадского предвестившего ноосферную эпоху, оказаться либо в ней, либо на периферии, в гетто истории.
Ясно понимая идеалы, можно яснее понимать и палитру средств развития, согласованную с этими идеалами, и состав и конфигурацию социальных сил, осененных приверженностью этим идеалам, способных к компетентным действиям и готовых к жертвенному служению.
К более светлому, чем ныне, будущему невозможно прийти без одухотворения, которое означает ту или иную степень преображения человека. Григорий Палама опытным путем познал, что «Фаворское чудо есть не только прообраз будущего века, но и достояние чистых сердец в этой жизни». И это исключительно важный вывод для человечества, продолжающего, осознанно или по недоразумению, приносить жертвы идолам и фальшидеалам.
Суть выбора проста — или ввысь, к облагораживанию жизни, или ставка на житейскую «понятность», заниженность, «экономизацию», технократизацию, повседневную расслабленность идеалов, на «окаменелость» или виртуализацию души. Или компетентный перевод мира, обстоятельств, окружающих каждого человека, в состояние, расширяющее свободу и возможности выбора для последующих поколений, или регресс, варваризация, деградация, вырождение. Все это процесс, противоположный религиозному идеалу Преображения.
На что можно сегодня возлагать надежды?
1. На то, что именно в чрезвычайных условиях обращенность к Богу, к высшим жизненным смыслам «вдруг» становится востребованной совсем в иных масштабах, чем во времена релаксационного угара. И акты мародерства в разных видах, терпимые в обычной обстановке, «вдруг» начинают вызывать искреннее негодование общества и даже государства.
2. На то, что чрезвычайно важные достижения современной науки укрепляют духовные основания бытия. Так, новейшие исследования мозга обнаружили, что его базовыми структурами являются «матрицы стандартов» и «детектор ошибок», их нейрофизиологические эквиваленты. Поведение и мысли, противные сути устройства мозга, вызывают с его стороны своего рода запретные санкции. Хроническое ослушание органических требований мозга приводит к болезням и смерти. Легко заметить в этих выводах указание на известные нравственные максимы, утверждаемые мощью науки.
3. На то, что современные системы регулирования рынков вплотную подошли к необходимости облагораживания бизнеса.
Если прежде развитие рыночных регуляторов было устремлено на отладку негативных рыночных ситуаций, вредоносных для общественного блага (монополизм, социальные блага, загрязнение природы, качество продукции и менеджмента), то сегодня появились даже стандарты, которые позволяют дополнить взаимодействие общества, религиозных структур и бизнеса новым пластом — добровольно принимаемыми нормами поведения в отношении работников, всех заинтересованных сторон, экологии, добросовестности деловых практик.
Таким образом, магистральное направление эволюции культуры ведения бизнеса определяется сегодня предельно ясно: от свободы любого поступка и безответственности — к свободе делового творчества, озаренного идеалами социальной и духовной ответственности. Появление конфессионально облагороженных этических кодексов предпринимательства в этом контексте отнюдь не дань архаичной ностальгии.
Александр Агеев,
генеральный директор Института экономических стратегий, д. э. н., профессор
Источник:
http://kpp-russia.ru/proekty/preobrazhenie/society/tvorchestvo-ozarennoe-idealami/
Укр 
Eng 
